О ГЛАВНОМ

КОГДА ВИЖУ В НЕБЕ КУЛАК?

Из интервью с православным психологом и психотерапевтом Мариной Филоник

Продолжение

Образ себя

И тут вскрывается очень важная проблема — это образ себя. Мы много читаем и говорим про любовь к Богу и ближнему, все знают, что главное — любить Бога и ближнего, и также все знают, что себя любить нельзя. Почему? Потому что себя мы видим тоже искаженно, ставим знак равенства между собой и нашими грехами и страстями. Мы смотрим на себя своими кривыми, грязными очками, видим «помойку» своей души и думаем: «Вот эта вся помойка и есть настоящая я, какой кошмар! Надо меня возненавидеть, порезать на куски и куда-то утилизировать». И на ближнего мы смотрим так же, а порой даже хуже: «Я, конечно, ужасна, но он еще хуже». Это взгляд близорукий, помраченный.

Если имплицитная антропология данной церковной традиции, где ты — ничто, совокупность греха, тогда верить себе, конечно, нельзя. Чему верить? Это все страсти. Нет в тебе ничего светлого, остается одно — кайся в грехах, посыпай голову пеплом. Какое там доверие? Только «покаяние», «смирение», «послушание». При этом это может быть игрой слов, ведь еще надо разобраться, что такое «смирение», «послушание». Если я никто, ничто и звать меня никак, и это есть точка истины, — точка, не запятая, — то это может привести к серьезному личностному «застою», если не сказать — регрессу.

Например, у человека есть то, что называется низкой самооценкой, неуверенностью в себе, ощущением низкой ценности себя, и в храме нередко такой человек находит подтверждение такой своей самооценке, ему говорят: да, ты никто. И человеку это очень ложится, очень соответствует его ощущению, он утверждается в этой «истине».

Низкая самооценка приравнивается к «смирению». А мысль о том, что я что-то значу, трактуется как гордость, грех. Проблема в том, что дорога эта тупиковая, здесь вмешивается психологическая проблема неценности себя, к которой, как правило, приходит человек из-за дефицита безусловной любви в детстве. Христос сказал: «Я уже не называю вас рабами… Я называю вас друзьями» (Ин, 15 глава), но это и другие места в Евангелии почему-то нередко игнорируются.

 

Увидеть себя в Свете Любви

Главное — увидеть не то, что я про себя думаю, а увидеть себя таким, каким меня видит Он.

Именно в свете безусловной любви мы можем увидеть себя настоящими, а не просто в невротическом копании в своих грехах по списку, брошюрке с грехами. Если мы можем предстать хотя бы на какую-то секунду, может быть, очень редко, может, в каком-то особенном молитвенном предстоянии, но предстать перед светом любви Бога, тогда у нас, как у евангельского слепого, могут открыться очи, и мы увидим себя по-настоящему, такими, какие мы есть, такими, какими нас видит Он. Вот это, может быть, самое главное. Увидеть не то, что я про себя думаю (я могу про себя думать слишком хорошо или слишком плохо), а увидеть себя таким, каким меня видит Он.

Это подлинное видение себя очень сильно нас освобождает. Тогда мы можем встретиться с тем, кем мы являемся на самом деле. Примеры есть и в Евангелии, например, притча о мытаре и фарисее. Что отличает их? Мытарь видит себя, он знает, кто он есть на самом деле, видит, как он грешен. Он видит эту правду, признает ее, бьет себя в грудь. Он понимает какую-то важную правду о себе.

А фарисей? Он не видит себя настоящего, он в иллюзии: «Я не такой как другие, я хороший». Самое страшное, что в этой подмене он убежден в своей правоте. Другое дело, если бы он понимал: я не очень люблю ближних, осуждаю соседа. Так нет же, он убежден в своей правоте.

Самый для меня любимый, красивый пример правды о себе и отношениях Бога с человеком — это притча о блудном сыне. Бог любит нас, как ни странно, именно так, как это показано в этой притче. Что произошло с блудным сыном? Он «пришел в себя», он увидел себя, у него открылись глаза, он понял, кто он есть. И после этого он «встал и пошел». Пока он не видел, кто он (это важно), он не шел к Отцу. Когда он это увидел, когда у него открылись очи, он протрезвел, только тогда он «встал и пошел».

Очень интересно, что в Евангелии дважды повторяются эти слова. Сначала говорится, что он «пришел в себя» и сказал сам себе: «встану и пойду», а потом повторяется: «он встал и пошел». Можно ведь было сказать, что он просто пошел, но почему-то евангелист пишет два раза глагол «встал». Возможно, это тоже важно: человек как личность может встать во весь рост тогда, когда он увидел себя. Он сначала пришел в себя, увидел себя, потом он встал и только потом пошел. Это некая важная динамика.

А что отец? Для него ничего не важно. Ему не важны грехи сына, ему не важно, что тот промотал часть имения, в каком-то смысле, ему не важно, что с сыном было. Ему важно, что сын, который «сгинул», теперь нашелся, сын пришел. Остальное уже не важно.

<…> Почему мы думаем о Боге, что у Него нет такой потребности быть со Своим ребенком, быть с каждым из нас в этой любви, которую мы видим в Евангелии? Отец выходит Сам навстречу, бежит, обнимает и не дает договорить нам нашу покаянную речь. Он наших грехов, фактически, может, и слышать не хочет. Ему не это важно. Важно, что ты пришел. Это радость, ликование совместности, та самая встреча, те самые отношения.

 

Фокусировка на своей греховности или христоцентричность?

Очень важно, куда человек смотрит — на себя, на свои грехи, или он смотрит на Бога.

Человеку бывает трудно вырваться в реальное духовное пространство, в эти живые отношения с Богом, потому что ему надо суметь на Него посмотреть, к Нему обратиться. А как он это может сделать, если смотреть надо все время вниз, очи долу, повторяя, что я — ничто? Ведь очень важно, куда человек смотрит — на себя, на свои грехи, или он смотрит на Бога. Он идет от тьмы или он идет к Свету? Огромная разница! Митр. Антоний Сурожский много об этом говорит.

В этом отношении все Предание можно условно разделить на две линии, и соответственно отсюда рождаются две церковные традиции: одна с фокусировкой на себе, на грехах, на том, какой я плохой, а другая — больше христоцентричная, со взглядом на Свет, на Христа, когда не так важно, какой ты. В какой-то момент я подумала, что, может быть, это проявление гордости — копание в своих грехах? Там слишком много «я»: я хоть и плохой, но все равно Я в центре. При всей своей плохости, ужасности, греховности, я только и делаю, что думаю о себе, какой Я плохой, я не думаю о Боге в этот момент, я не смотрю на Свет в этот момент.

— Может быть, это происходит, когда человек не ощущает Образ Божий в себе?

— Попробуй его ощути, если тебе с детства говорят, что ты никто! Если ребенок не получил ощущение безусловной любви, когда ты ценен сам по себе, просто потому, что ты пришел в мир, когда ты не должен зарабатывать любовь, доказывать, что ты ее достоин своим только хорошим поведением — в школе пятерками, а в Церкви «послушанием» — разницы особой нет — ты становишься порой уже не способен увидеть в себе Образ Божий.

 

Комплекс вины

Ты остаешься способен только испытывать болезненный комплекс вины за свою нехорошесть, неправильность, греховность, за свои проступки. А как важно больше смотреть вперед, не плакать непрестанно о том, что было. Как в том эпизоде евангельском про Петра, когда он, пораженный чудом, осознанием, что перед ним Бог, умоляет Его отойти от него, потому что он человек грешный.

Казалось бы, наступает момент истины, и он понимает, что он человек грешный. Дальше события могли бы развиваться по сценарию комплекса вины. Но что это дает? Двигает ли это куда-нибудь? Петр мог бы страдать, какой он ужасный, застрять в этом страдании. Но Господь даже не обсуждает его грехов, вообще не интересуется ими. Он не говорит ему: покайся, или вот тебе епитимья, иди поплачь 40 дней, потом придешь, посмотрим. Вообще этого нет.

Богу не так важны наши грехи, сколько Ему важно, хотим ли мы быть с Ним.

Он не отвечает ничего на слова Петра о его греховности. Вместо ответа Он говорит: «Иди за мной, будешь ловцом человеков». Богу не так важны наши грехи, сколько Ему важно, хотим ли мы быть с Ним. Если даже взять человека, который нас любит, и мы перед ним провинились, что-то плохое сделали, но попросили прощения, что он, каждый раз будет к этому возвращаться? Его волнует, как сейчас ты со мной.

<…> Не закрывать глаза на свои ошибки, да, осознать, но не застревать. Может быть, и было плохо, не надо закрывать глаза, но движение вперед важнее. Вставай — иди дальше.

— Об этом есть история в Патерике, когда два монаха ушли из монастыря, согрешили в городе блудом. А на обратном пути один шел и плакал о своем страшном грехе, повторяя «нет мне прощения», а другой шел и прославлял Бога за то, что Он дал ему познать свою меру. В результате первый, побежденный отчаянием, вернулся в город, чтобы продолжить жить в грехе, а второй остался в монастыре славить Бога.

 

Принятие себя

— Я думаю, одна из причин того, что мы сосредотачиваемся на себе, это дефицит приятия себя. Бог нас прощает, но мы себя не прощаем. Мы не можем себе позволить принять себя. Есть несколько психологических моментов, стоящих за этим явлением, — неприятием себя, невротическим чувством вины.

Важно приятие своей неидеальности, своей кривизны, искаженности в чем-то.

— Т. е. падшести, собственно?

— Можно и так сказать. А то мы всё хотим быть сразу святыми, а то нас Бог накажет и прочее.

Так вот очень важно, на Ком или чем я центрируюсь в своей религиозной практике. Я не хочу сказать, что не надо думать о грехах. Но с годами мне ближе становится позиция взгляда на Свет, потому что все-таки преображаемся мы под влиянием встречи с Любовью, под вмешательством Благодати в наше существо. А если я все время смотрю на то, какой я ужасный, в душе у меня мрак беспросветный. Христоцентричность, акцент на Свете, Любви, на Нем, а не на себе, я думаю, психологически более здоровое явление.

<…> И в духовном измерении это тоже принципиально важно. Конечно, человек будет видеть свое несовершенство, когда он созерцает Свет, видит Любовь. Он будет понимать, насколько он не соответствует, не дотягивается.

— Первый от грешников, вот это ощущение, да?

— Ну, может быть, да. Но понимаете, когда это не становится парализующим, центральным переживанием: о, ужас! я кошмарный! нет мне прощения, нет мне спасения! я хуже всех! Это тоже может быть причиной кризиса, ухода из Церкви. Потому что это тоже подменная мотивация, я ведь не встречаюсь со Христом в своей жизни, не пытаюсь Его найти, узнать. И, между прочим, нужна особая смелость, чтобы честно признаваться себе в том, что сейчас с тобой происходит.

Далеко не лучший вариант, когда человек всего этого не видит, думает, что у него все прекрасно, благочестиво. Вот это фарисейство в худшем варианте, когда я все соблюдаю, других осуждаю, думаю, я такой прекрасный, все делаю, а они все — падшие грешники<…>

 

Самоидентичность. Дети Царя

— Что может быть альтернативой такому самоощущению?

— Я касалась уже ощущения неценности себя. Дело в том, что когда проповедуется идея утрированного уничижения личности человека, за этим теряется такой очень важный евангельский дух, о чем, собственно, вся Библия. Мы молимся «Отче наш», мы знаем, что Бог — наш Отец, но мало кто задумывается, а кто тогда я? Если Он — Отец, то я — ребенок Бога, я — сын или дочь. Сын или дочь Царя.

Это очень важная идентичность, ответ на вопрос, кто я. Если я — совокупность греха, это одна ситуация, и определенные следствия, а если я все-таки любимейший, драгоценнейший ребенок Бога, да, ребенок, который много чего плохого делает, но все равно любим, то совсем другая картина мира выстраивается. Вообще, наша идентичность сильно влияет на наше мышление. И ложная самооценка, и ложное покаяние, и невротическое самоуничижение — все это связано с самоидентичностью. Поэтому вопрос «кто я?» такой важный. Как важно, на чем я фокусируюсь — на грехах или на Христе, так и здесь — я любимый ребенок Бога или совокупность страстей, и меня надо на помойку?

 

Смирение

— А как это ощущение, что я сын или дочь Царя, сочетается с ощущением себя первым из грешников, смирением? Потому что кажется наоборот — осознание себя совокупностью греха это-то и есть смирение.

— Это подмена хитрая такая. Ведь одно дело, надо считать себя первым из грешников, а другое дело, когда это рождается изнутри. Мне сложно до конца это верно описывать, но снова можно вспомнить ап. Петра, когда в момент яркой встречи со Христом, встречи-узнавания, Петр говорит: «Отойди от меня, я человек грешный». В этот момент происходит какое-то открытие для него. Дело не в рыбе, а в том, что в этом чуде ему открылось Божество, и он понимает, что он не достоин быть рядом и даже говорит: «Отойди от меня».

Думаю, со многими людьми так и происходит: если случается опытная встреча с Любовью в жизни человека, когда удается всем существом прочувствовать, какова мера Любви, как она бесконечна, велика, в этот момент для человека это может оказаться невыносимо, как для Петра, как будто от этого хочется сбежать. Есть такая аналогия этому явлению: мы привыкли жить в грязном воздухе и если нас поместить в очень чистый воздух, то даже в легких наших будет происходить что-то не то, мы настолько привыкли к чему-то ненормальному, что когда мы попадаем в норму, мы не можем эту норму вынести.

Мы не привыкли дышать чистым воздухом безусловной любви.

Мы привыкли, чтобы к нам относились оценочно: сделал хорошо — молодец, сделал плохо — пошел вон, получил пятерку — люблю тебя, принес двойку — не хочу с тобой разговаривать. Во всем оценочность и условность. Мы не привыкли дышать чистым воздухом безусловной любви. И тогда, если вдруг мы встречаемся с этой Безусловной Любовью, это может оказаться прямо невыносимым. В момент встречи с Любовью человек может понимать, насколько он не соответствует, не достоин этой Любви: я не такой. Если меня так любят, то я должен быть как бы выше ростом, должен быть другим — более открытым, светлым, живым, любящим. Не соответствовать каким-то нормам и правилам, а онтологически быть другим. Петр смутился не от того, что он что-то не соблюдал, а от того, что он почувствовал сущностное свое недостоинство. Это и есть момент истины.

— Наверное, это и есть смирение. Потому что смирение от слова «мера». Смирение — это осознание своей меры.

— Да? Всегда думала, что смирение — от слова «мир».

— Это народная этимология слова «смирение», хотя, как и всякая народная этимология, отражающая довольно верный взгляд на явление. Но мир — это, скорее, следствие. А корень — «мера», там исторически была буква «ять», которая в некоторых оглосовках дала «и», в некоторых «е», как в словах «хлеб», «грех».

— Очень интересно. Но вот здесь очень важный момент такого здорового осознавания этой меры. Не невротического всепоглощающего чувства «какой я ужасный», а здорового понимания. И тогда смирение будет искренним, нелицемерным, психологически здоровым.

— И не уведет в отчаяние…

 

Ненависть и благодарность

Чем более правильное видение себя, тем больше благодарности.

— Да. Это будет спокойное осознание своего места, своей меры, как Вы говорите. И вот что еще очень важно: если от невротического само-уничижения рождается ненависть к себе, то в смирении рождается благодарность. Благодарность от осознания такой любви Бога ко мне, которой я не заслужил. И чем более правильное видение себя, тем больше благодарности. Поэтому для меня все сходится к этой встрече с Любовью, к личным отношениям с Богом.

— Весь вопрос, как к этому прийти. Если человек воспитан в условной любви, если им движет нездоровое самоуничижение в духовной жизни, то как из этого круга замкнутого выйти? Доверять себе? Но ведь действительно, добро в нас смешано со злом. Разве правильно доверять себе?

— Как знать? Это может быть здоровым процессом. Снова повторюсь, мы забываем, что в человеке есть свет. Не только тьма, не только грех, не только страсть <…>

Что значит слышать себя с точки зрения психологии? Это осознавать свои чувства, свои желания, слышать свои интенции, мотивации. Когда человек себя не слышит, толком не знает, чего хочет, возникает феномен созависимых отношений, а часто именно они развиваются в модели псевдопослушания.

Продолжение следует.

 

Выдержка из интервью с православным психологом
и психотерапевтом Мариной Филоник

Текст приводится в сокращении.

Интервьюер Татьяна Вигилянская

Фото: открытые интернет-источники

Мнение автора может не совпадать с позицией редакции.