О ГЛАВНОМ

Из бесед митрополита Антония Сурожского с прихожанами об исповеди. Заключительная часть.

В Ветхом Завете есть целый ряд образов, которые могли бы нам послужить как бы основанием к тому, чтобы над собой произнести суд, посмотреть на них и поставить перед собой вопрос: не являюсь ли я таким же?

…Каждый раз, когда мы думаем: Ах, вышел бы, выпал бы этот человек из моей жизни! Ох, если бы его не было! — мы поступаем, как Каин: это убийство.

Но еще до этого вспомните падение Адама. Он отвернулся от Бога и погрузился в тварность; он отвернулся от Бога и ушел в сотворенное. Разве мы не таковы? Это совсем не значит, что мы должны быть чужды к тому, что Бог сотворил; конечно нет! Но вспомните о Христе: Он вошел в жизнь сотворенного Им, теперь падшего, мира, для того, чтобы в этот мир внести Божественную гармонию, — не для того, чтобы в Царство Божие внести измерение падшего мира, не для того, чтобы в частную жизнь, в семейную жизнь, в общественную жизнь и, еще хуже, в жизнь церковную внести все то, что делает наш мир падшим миром. Это первое, что можно сказать об Адаме.

А второе то, что мы поступаем, опять-таки, подобно Адаму, который, согрешив, отвернувшись от Бога, погрузившись во все земное, услышал Бога, ходящего в раю, и спрятался от Него. Мы можем воображать, что не делаем этого, — мы себе лжем! Потому что каждый раз, когда мы обращаемся в сторону падшего, испорченного, гнилого мира, в котором живем, и выбираем его измерения, его суждения, его жизнь, — мы закрываем глаза на Божие присутствие. Мы заставляем свою совесть замолчать, мы заставляем Бога отойти в сторону или сами прячемся от Него. Когда воины избивали Христа в претории, они завязали Ему глаза и спрашивали: «Кто Тебя ударил?». Разве мы этого не делаем постоянно в той или другой мере?! Мы не завязываем глаза Богу, но закрываем свои глаза, отворачиваемся, мы уходим в потемки для того, чтобы совершать дела тьмы. Вот чему мы можем научиться от образа Адама.

Дальше: Каин и Авель. Какая между ними разница? Разница в том, что Каин ушел всеми корнями в земное, и когда увидел, что Авель, который был свободен, который пожинал плоды земли, но не поработился этой земле, был приемлем Богу так, как он, Каин, не был приемлем, он себя не осудил; он проклял своего брата и убил его: «Если бы его не было, то не было бы надо мной суда, не было бы другого, который меня обличает своим существованием, тем, что он есть».

Перенеситесь мыслью на притчу Христову о званых и избранных: укоренение человека в землю и порабощение ей, порабощение человека своим трудом, своей работой, своим призванием или порабощение человека своим счастьем и, может быть, даже своим горем.

И дальше рассказ о Ламехе, который воскликнул: если оскорбление Каину должно было наказываться семь раз, то всякое оскорбление мне будет наказано семьдесят раз семь (см. Быт. 4:24). Разве в нас нет этого? Разве в нас не кипит гнев, мстительность, горечь, когда что-нибудь нас оскорбляет, кто-нибудь нас унижает, когда мы обездолены чем-нибудь или кем-нибудь? Разве нет в нас мстительности? О, конечно, мы не убийцы; но сколько яда может быть в холодном слове, в том, как мы поворачиваемся к человеку спиной, в том, каким ядовитым взором мы на него взираем. Это месть наша. И есть другие формы мести, когда мы определенно творим человеку зло, когда мы говорим о нем злое, когда мы о нем сплетничаем, когда мы его образ в глазах других людей уродуем, не говоря о том, каким ядовитым взором мы на него взираем. Это месть наша. И есть другие формы мести, когда мы определенно творим человеку зло, когда мы говорим о нем злое, когда мы о нем сплетничаем, когда мы его образ в глазах других людей уродуем, не говоря о том, что порой мстительность наша доходит до его обездоления в той или другой области, в той или другой форме! Об этом каждый из нас должен подумать.

И дальше — рассказ о потопе. Что случилось? Бог говорит: человечество стало только плотью, духа в нем уже не осталось, устремления ввысь уже нет. Вещество — вот все, что осталось от человечества; оно не может дальше существовать. Такое человечество — не только изуродование, это конец (см. Быт.. 6: 3 и далее).

Каково наше положение? В какой мере мы стали плотью, перестав жить духом? В какой мере в нас еще есть устремленность к Богу, устремленность в наши собственные глубины, стремление ко всему, что является истиной, правдой, жизнью, — в какой мере это в нас еще остается? Или мы тоже стали плотью, то есть живем только землей, живем только веществом? И не станем отгораживаться, говоря: «Мы же ходим в церковь! Мы же молимся!». О чем мы молимся? — о благополучии, о здоровье, о счастье, о близких. Но разве мы отрекаемся или отрешаемся от себя самих ради того, чтобы быть с Богом, как мы порой можем забыть себя для того, чтобы быть с другом? Я даю только один пример, но каждый из нас может углубиться в свою душу и посмотреть на себя в контексте этого библейского рассказа.

И уже значительно дальше — рассказ о жене Лота. Ничем она не была плоха; вместе с Лотом и его людьми она ушла из Содома и Гоморры, из городов греха настолько отвратительного, что им надлежало быть уничтоженными. Уходящим было сказано не оглядываться, уйти — не туда, куда глаза глядят, а куда Бог поведет. Жена Лота оглянулась и стала соляным столбом. Она не изменилась, она осталась солью в том смысле, в каком Христос позже говорит, что соль предохраняет от порчи,от гниения. Она осталась солью, но мертвой солью; жизнь из нее ушла, потому то она перестала глядеть в сторону, куда ее зовет Бог, и оглянулась посмотреть: что будет, что происходит вне Бога?

Сколько у нас разрушающего любопытства, когда мы заглядываемся на то, что является порчей, гнилью, смертью, грехом, злобой, обезбоженностью! Нам кажется, что это не затрагивает нашей чистоты, что мы остаемся теми же людьми, какими были; мы продолжаем верить в Бога, мы продолжаем хотеть добра… Да, мы остаемся в значительной мере солью, но жизни в нас больше нет. Потому что жизнь — только в устремлении к Богу, жизнь только в приобщении Богу, общении с Богом. Глядеть в бездну и глядеть в глубины Божии одновременно нельзя. Поставим же себе еще и этот вопрос.

Но тогда какой же выход, есть ли какой-нибудь выход? Да! Я хочу вам дать два образа: образ Аврама и образ Иакова.

Авраам был язычником. Он услышал глас Божий, зовущий его. Это не был звук, это было нечто, что прозвучало в глубинах его души. Три раза он был призван; он встал и пошел, куда Бог его поведет; он поверил Богу, он ему доверился. В 11-й главе Послания к евреям вера определяется как уверенность в невидимом (Евр. 11:1). Авраам был уверен в том, что слышал, и он пошел за Богом, куда бы Бог его ни повел.

И второе: Бог ему обещал, что у него родится сын и что этот сын сделается начатком многочисленнейшего народа. Родился сын, и когда этот сын подрос, Тот же Бог повелел Аврааму этого мальчика, сына своего, взять и привести в кровавую жертву. Авраам не стал с Богом спорить; он Богу верил больше, чем словам, которые слышал; он Богу поверил больше, чем своему пониманию Бога. И Бог, Которому была предоставлена вся судьба, его собственная и мальчика, нашел путь, потому что Авраам доверился Ему и поверил Ему безусловно, оставив Ему заботу о том, чтобы разрешить неразрешимое.

После этого, укоренившись в вере как уверенности и в вере как безусловном доверии, Авраам начал прозревать нечто о Боге: явление Трех Ангелов у дуба Мамврийского, Которые, будучи Троими, говорили в единственном числе, тогда как в начале Ветхого Завета мы слышим, что Единый Бог говорит во множественном: Сотворим человека по образу Нашему и по подобию Нашему (Быт. 1:26). А здесь Три Ангела говорят: «Я». Это Бог говорит. Авраам познал Бога как Единого Бога в Трех Лицах.

И всем путем своей жизни Авраам научился от Бога состраданию, научился любви, потому что когда Бог ему открыл, что хочет погубить Содом и Гоморру, Авраам стал просить о милости: если там осталось пятьдесят, двадцать, хотя бы десять праведных человек, неужели Ты погубишь этот город? Разве Авраам в своей человеческой чувствительности спорил с Божественным гневом? Нет! Он тогда уже приобщился к пониманию Божественной любви, Божественному состраданию, и он Богу принес как бы в дар то, что ему Бог подарил.

И наконец, последний образ: борьба Иакова во мраке с Ангелом. Как часто мы бываем в потемках, как часто бывает, что для нас вера, Бог, судьбы Божии темнеют, и мы больше не понимаем. Как часто мы можем вместе с Иовом сказать: я не понимаю Тебя больше, Господи! В такой темноте находится и Иаков. Он связался, сплелся в борьбе с Ангелом; он хотел победить и понять. Он всю ночь боролся в темноте, и когда начало рассветать, он увидел, с Кем борется, и спросил только об одном: Какое Тебе имя? (см. Быт. 32:24-29). Он хотел узнать имя Божие, потому что имя в Ветхом Завете, во всей древности до конца совпадало с сущностью — Бога или человека. Он хотел познать Бога, каким Он есть; употребляя слова апостола Петра, может быть, приобщиться через это Божественной природе (см. 2 Пет. 1: 4). Но было рано; сначала надо было Богу приобщиться человеческой природе. И Ангел ему ответа не дал, имени Он не произнес. Позже Моисей услышал нечто вроде имени: Я есмь Сущий (Исх. 3:14), — Я Тот, Который есть… Это все, что мы можем знать. Но тогда Иаков не отказался ни от борьбы, ни от страстного, отчаянного желания узнать.

Когда мы бываем в потемках — хватает ли у нас стойкости, верности, крепости, решимости, безразличия к себе самим, желания познать Бога, чего бы это нам ни стоило, Каким бы Он ни оказался, когда настанет рассвет? Не отходим ли мы легко, говоря: «Господи, Ты не хочешь мне открыться! Ты непознаваем! Я буду довольствоваться тем малым, что я знаю. Я буду Тебе рабом, я буду тебе порой наемником, буду требовать от Тебя награды за мои усилия, а сыном — нет, не могу быть!» А вместе с этим мы призваны быть и не рабами, и не наемниками, а быть сынами: призваны стать сынами и дочерьми — покаянием, то есть решительным обращением от всего, начиная с себя самого, себя самой и всего прочего, к Богу, и шествием путями Божиими, а не нашими.

Задумаемся над этими картинами, над этими вызовами Ветхого Завета! Я выбрал Ветхий Завет, потому что своей душевностью, своим отношением к жизни мы в значительной мере принадлежим к Ветхому Завету. Новый Завет мы слышим на каждой службе, каждое воскресенье, каждый праздник слышим евангельские и апостольские чтения. Но задумаемся над тем, каковы мы на самом деле: еще не просвещенные, несмотря на крещение, несмотря на причащение, несмотря на исповедь, несмотря на все то, что составляет нашу церковную жизнь. В большой мере мы являемся еще ветхозаветными тварями, и причем не победителями, а теми, которые находятся в отчаянном борении; и дай Бог, чтобы это было борение, а не поражение.

Автор митрополит Антоний Сурожский

Из книги «Об исповеди» (М.: «Дом надежды», 2008)

Фото: открытые интернет-источники

Мнение автора может не совпадать с позицией редакции.