О ГЛАВНОМ

В день рождения Бориса Пастернака публикуем о великом поэте Серебряного века заметку известного исследователя, переводчика, публициста и издателя Никиты Струве.

Где-то промелькнуло суровое суждение О. Мандельштама (сказанное в лагере перед самой смертью), что Борис Пастернак — «интересный поэт, но недоразвит». В положительном ключе сходное сказала Ахматова: «Он наделен каким-то вечным детством». Да и восхищавшаяся Пастернаком — как всегда сверх меры — Цветаева о книге «Сестра моя жизнь» в 1922 году писала: «большинство из сущих (поэтов) были, некоторые есть, он один будет. Ибо, по-настоящему, его еще нет…»

В этом «будет», в отставании по отношению к самому себе, быть может, ключ к пониманию Пастернака.

Пастернак поочередно хотел быть художником, композитором, философом, но ими не стал. Став поэтом, примкнул к футуристам, но им не стал. Тяготел к прозе, тяготился своими стихами, переписывал ранние, отказывался и от более поздних… В 1921 году заклеймил Ленина (в своевременно затерянных стихах) за то, что тот разрушил Россию ради мировой перестройки:

Мы у себя, эй жги, здесь Русь, да будет стерта!

Еще не все сплылось; лей рельсы из людей, —

а затем, до самой войны, когда, наконец, на крышах Москвы наступило прозрение, вяло и покорно мерился с пятилетками и разглядывал даль социализма, — как бы уходя от самого себя, от сущности, от судьбы, от Бога…

И тем не менее и Бог, и судьба его настигли. В этом непреходящее значение «Доктора Живаго». Критиковать недостатки романа нетрудно: Пастернак не Толстой и не Стендаль, поэт в искусстве прозы не столь искушен. Построение романа страдает от недостаточной архитектоники, замедленностью; герои более начерчены, чем облечены плотью. Но «Доктор Живаго» — книга судьбоносная, в ней Пастернак обрел то, что так долго от него ускальзывало: смысл истории, смысл жизни, смысл смерти. И сразу вослед, за это утверждение Бога, за исповедание Духа, такая, в дни оттепели, на первый взгляд непропорциональная травля. Провидел ли Пастернак, когда писал «Дурные дни», что они сбудутся с ним? Что за «осанной» раздастся «распни его»?

Многое время истребит. Цокание Пастернака, пусть и осужденное им, будет еще много поколений пленять космическим разливом и щедростью словесных колен. Но, сверх всего, останутся евангельские стихи «Живаго», подобные великолепным картинам позднего итальянского Средневековья: они освещают не только сам роман (который без них немыслим), но и весь, столько лет не исполнявшийся, не доделывавшийся, сложный и славный путь Пастернака.

Рассвет

Ты значил все в моей судьбе.
Потом пришла война, разруха,
И долго-долго о тебе
Ни слуху не было, ни духу.

И через много-много лет
Твой голос вновь меня встревожил.
Всю ночь читал я твой завет
И как от обморока ожил.

Мне к людям хочется, в толпу,
В их утреннее оживленье.
Я все готов разнесть в щепу
И всех поставить на колени.

И я по лестнице бегу,
Как будто выхожу впервые
На эти улицы в снегу
И вымершие мостовые.

Везде встают, огни, уют,
Пьют чай, торопятся к трамваям.
В теченье нескольких минут
Вид города неузнаваем.

В воротах вьюга вяжет сеть
Из густо падающих хлопьев,
И, чтобы вовремя поспеть,
Все мчатся недоев-недопив.

Я чувствую за них за всех,
Как будто побывал в их шкуре,
Я таю сам, как тает снег,
Я сам, как утро, брови хмурю.

Со мною люди без имен,
Деревья, дети, домоседы.
Я ими всеми побежден,
И только в том моя победа.

————

Дурные дни

Когда на последней неделе
Входил Он в Иерусалим,
Осанны навстречу гремели,
Бежали с ветвями за Ним.
А дни все грозней и суровей,
Любовью не тронуть сердец,
Презрительно сдвинуты брови,
И вот послесловье, конец.
Свинцовою тяжестью всею
Легли на дворы небеса.
Искали улик фарисеи,
Юля перед ним, как лиса.
И темными силами храма
Он отдан подонкам на суд,
И с пылкостью тою же самой,
Как славили прежде, клянут.
Толпа на соседнем участке
Заглядывала из ворот,
Толклись в ожиданье развязки
И тыкались взад и вперед.
И полз шопоток по соседству,
И слухи со многих сторон.
И бегство в Египет и детство
Уже вспоминались, как сон.
Припомнился скат величавый
В пустыне, и та крутизна,
С которой всемирной державой
Его соблазнял сатана.
И брачное пиршество в Кане,
И чуду дивящийся стол,
И море, которым в тумане
Он к лодке, как по суху, шел.
И сборище бедных в лачуге,
И спуск со свечою в подвал,
Где вдруг она гасла в испуге,
Когда воскрешенный вставал…

————

На Страстной

Еще кругом ночная мгла.
Еще так рано в мире,
Что звездам в небе нет числа,
И каждая, как день, светла,
И если бы земля могла,
Она бы Пасху проспала
Под чтение Псалтыри.
Еще кругом ночная мгла.
Такая рань на свете,
Что площадь вечностью легла
От перекрестка до угла,
И до рассвета и тепла
Еще тысячелетье.
Еще земля голым-гола,
И ей ночами не в чем
Раскачивать колокола
И вторить с воли певчим.
И со Страстного четверга
Вплоть до Страстной субботы
Вода буравит берега
И вьет водовороты.
И лес раздет и непокрыт,
И на Страстях Христовых,
Как строй молящихся, стоит
Толпой стволов сосновых.
А в городе, на небольшом
Пространстве, как на сходке,
Деревья смотрят нагишом
В церковные решетки.
И взгляд их ужасом объят.
Понятна их тревога.
Сады выходят из оград,
Колеблется земли уклад:
Они хоронят Бога.
И видят свет у царских врат,
И черный плат, и свечек ряд,
Заплаканные лица —
И вдруг навстречу крестный ход
Выходит с плащаницей,
И две березы у ворот
Должны посторониться.
И шествие обходит двор
По краю тротуара,
И вносит с улицы в притвор
Весну, весенний разговор
И воздух с привкусом просфор
И вешнего угара.
И март разбрасывает снег
На паперти толпе калек,
Как будто вышел человек,
И вынес, и открыл ковчег,
И все до нитки роздал.
И пенье длится до зари,
И, нарыдавшись вдосталь,
Доходят тише изнутри
На пустыри под фонари
Псалтырь или Апостол.
Но в полночь смолкнут тварь и плоть,
Заслышав слух весенний,
Что только-только распогодь,
Смерть можно будет побороть
Усильем Воскресенья.

Автор заметки Никита Струве

Источник

Автор стихов Борис Пастернак

Фото: открытые интернет-источники

Мнение автора может не совпадать с позицией редакции.