О ГЛАВНОМ

Минул месяц с момента объявления ВОЗ пандемии COVID-19. Достаточный срок, чтобы прошел шок и началась рефлексия. Кризис — это всегда проверка наших взглядов, и уже не первый день с экранов телевизоров и мониторов можно слышать и читать мнения о том, что «мир теперь никогда уже не будет прежним». Но, если взглянуть на ситуацию пандемии как на вызов, урок, шанс изменить что-то в себе самих, то — какими именно «прежними» нам стоило бы, наверное, перестать быть? Нам всем как «человеческой цивилизации» и лично каждому из нас как православному христианину?

Часть 1. Айсберг величиной в 120 нанометров

Хочется надеяться, что сама ситуация пандемии станет в ближайшем будущем постоянным предметом для критических размышлений и в журнальных статьях, и на философских семинарах. Потому что, как лакмусовая бумажка, она высвечивает несостоятельность многих мировоззренческих установок, ставших безусловными в современной «светско-гуманистической» цивилизации.

Например, сама «вера в прогресс» уже, если верить СМИ, начинает трещать по швам. И дело не только в том, что научно-технический прогресс (вещь очевидная) у наших современников по какой-то нелепости автоматически отождествляется с «прогрессом человечества» (вещью совершенно неочевидной, зато активно постулируемой). Дело в том, что и сам научно-технический прогресс перестает уже казаться решением всех проблем человечества (а в этом люди, ценящие «цивилизацию», обычно не только не сомневаются — многие над этим даже не задумываются).

Так, генеральный директор и главный редактор «Независимой газеты» бизнесмен Константин Ремчуков, комментируя пандемию COVID-19 на одном из федеральных каналов, прямым текстом заявил о своем разочаровании в трех «модных» сегодня направлениях, в которые инвестированы миллиарды долларов (а стало быть, и человеческих ожиданий) и которые он сам, по его признанию, всегда пропагандировал: в искусственном интеллекте, биотехнологиях и 3D-принтинге^[1]. Все они не оправдали упований, не стали спасителями в условиях пандемии (время и место роста заболеваемости предсказать не смогли, лекарств и вакцины нет, и даже масок не могут в нужном количестве напечатать). И опять же неважно, что ответят поклоннику прогресса специалисты в данных областях: в любом случае этот ответ будет вариацией на тему уже крылатой фразы: «Ваши ожидания — это ваши проблемы».

Еще один «догмат», который мыслящим людям придется подвергнуть сомнению, напрямую вытекает из веры в «прогресс человечества»: представление о «единой человеческой цивилизации», которая как раз и должна стать смыслом и целью человеческой истории и ответить — естественно, человеческими же силами — на базовые вопросы и запросы человечества. Вариантов «конца истории» много (глобалистский, пожалуй, по-прежнему самый популярный), но, по сути, это различные секулярные реализации одного и того же хилиастического мотива (только место «царства Божия на Земле» занимает «единая и неделимая цивилизация»). Вот по этому учению пандемия COVID-19 бьет уже напрямую. И дело не в том, насколько опасен именно этот конкретный вирус: вопрос в принципиальной уязвимости всех глобальных структур.

Глобальная цивилизация особенно уязвима: любая катастрофа становится катастрофой глобальной.

В самом деле, глобальная цивилизация оказывается теми самыми «яйцами в одной корзине», которые не оставляют шанса на выживание в случае цивилизационной катастрофы: любая катастрофа в этом случае будет глобальной катастрофой. Несложно понять, что общества со значительно меньшим разделением труда, в т. ч. с меньшей зависимостью от узкоспециализированных групп населения и от растянутых «по всему экватору» цепочек производства, а значит, и с принципиально меньшей экономической и прочей интеграцией, в случае массового вымирания населения окажутся куда более «живучими», легче восстановятся и быстрее вернутся на прежний уровень.   <…>

Иными словами, глобальная цивилизация оказывается колоссом на глиняных ногах, и чем больше технологической нагрузки в этом колоссе, тем слабее вся конструкция. Потому что слабое звено здесь — человек с его неоправданной надеждой на силу прогресса, с его неумением вовремя отказаться от привычного комфорта ради общего блага (что и показывает история развертывания пандемии в Европе и США).

Слабое звено здесь — человек с его надеждой на прогресс и неумением отказаться от привычного комфорта.

Конечно, наивно думать, что озвученная тема станет предметом широких дискуссий в экспертной среде западного «мирового сообщества». Очевидно, что «ответ элит» будет тот же, что и после событий «9/11», то есть — контроль за индивидуумом и еще раз контроль (контроль, возрастающий по экспоненте в ответ на любую глобальную угрозу, — ведь, и вправду, вирус куда более неуловим, чем террористы). Но для мировоззренческих размышлений ad marginem здесь открываются широкие возможности.

Впрочем, и на уровне культуры осознать вышеописанную шаткость современного глобалистского «столпотворения» именно сквозь призму пандемии (необязательно нынешней), скорее всего, мы сможем далеко не сразу. В нашей истории есть куда более яркие примеры, которые могли бы стать символом современного «вавилонского цивилизационного богоборчества» (и краха нашего «бунта против неба»), однако и они остаются до сих пор не востребованы ни литературой, ни кинематографом. <…>

Так что осмыслить как маленький — нанометры! — вирус рушит очередную попытку мирового строительства «башни до неба», возможно, получится лишь, увидев картину издалека, спустя десятилетия. При этом для нынешней ситуации параллель с последним и самым известным из упомянутых примеров напрашивается сама собой: действительно, «набравшая ход» цивилизация не умеет вовремя затормозить перед опасностью (потому что — а как же экономика с ее «темпами роста»?), до самого последнего момента игнорирует невидимую, «подводную» часть пандемии (до сих пор спорят: то ли 80% зараженных, то ли даже 96% не учтены при тестировании). И когда система начинает захлебываться от наплыва больных, каждая страна начинает бороться за собственное выживание, вырывая друг у друга из рук грузы со спасительными масками и аппаратами.

Наконец, вслед за рассмотренными «догмами», пандемия словно высмеивает и всю «нравственную систему» светского гуманизма, которая сводится к правам и свободам человека (а в ее либеральном варианте — к единственной «заповеди» о той самой «свободе, которая кончается там, где начинается свобода другого»). Для той реальности, в которой существует опасный коронавирус, наши «границы между моей и чужой свободой» — это пустышка, миф, идеологическая выдумка.

Если обратиться непосредственно к этой самой реальности, к злобе дня, то — где кончалась свобода тех, кто отправился на мартовские праздники из России на зарубежный отдых (отправился в ситуации, когда пандемия уже фактически началась, по всей Европе отменялись массовые мероприятия, а новостные программы стартовали со сводок о заболеваемости)? Где начиналось и кончалось их «право на отдых» и «право на свободу передвижения»? И сколько (десятков? сотен? тысяч?) других — их соотечественников — в итоге расплатятся за это своим «правом на жизнь»? Правительство ли виновато в том, что по первому же «чиху» от ВОЗ не ввело сразу «железного занавеса»? Или виновата та самая привычная уже нам система ценностей .. <…>

Пандемия говорит нам <…>: Вы все по самой человеческой сути бесконечно зависимы друг от друга, и не надо жить иллюзиями.

И вновь придется повторить: едва ли «мировое сообщество» в целом прислушается к такому диагнозу, но лично для себя каждый имеет шанс сделать мировоззренческие выводы.

Люди, «верящие в человека» («прогресс» и т.д.), т.е. прибегающие к светскому гуманизму как к эрзацу религии, на фоне пандемии и ее последствий имеют все шансы задуматься, как минимум, об этой самой суррогатно-религиозной природе своего мировоззрения.

О чем же придется задуматься православным?

 

Часть 2. Послание православным

Пандемия и Литургия

В данный момент на внутрицерковное осмысление этих новых условий бытия Церкви пока что сильно влияет общественная дискуссия. Ракурс задают вопросы, широко освещаемые (а иногда и горячо обсуждаемые) в СМИ и интернете. Наверное, поэтому и осмысление нашей главной проблемы на сегодня — проблемы общественного богослужения в условиях пандемии — происходит пока что, с одной стороны, на уровне вопросов из области санитарии («что именно может стать носителем вируса, а что не может»), а с другой — на уровне персонального благочестия («не погрешаем ли своим мнением и своими страхами об опасности посещения храма» и т.д.).

Попробуем посмотреть на проблему на уровне литургического предания (как части всего Предания Церкви). Что могут подсказать нам богослужебные и иные церковные тексты, какой ракурс высветит для понимания этой проблемы сама литургическая традиция?

Какая бы ситуация ни складывалась в мире, пандемия или нет, Евхаристия остается Евхаристией. Без «богослужебного фундамента» (или, если хотите, «зерна») нет духовной жизни, и без соучастия в Тайной Вечери Христовой не может быть спасения для человека — об этом недвусмысленно говорил Сам Господь Иисус Христос (см.: Ин. 6: 47–58; Ин. 15: 4–5). Но вот как мы понимаем и воспринимаем само это «соучастие»? <…>

В чем же на элементарном, повседневном уровне выражается это «сообразование со Христом», это «преображение» человека? Апостол Павел конкретизирует это очень просто:

«Живите в любви, как и Христос возлюбил нас, предал Себя за нас в приношение и жертву Богу» (Еф. 5: 2).

И Евхаристия как главное Таинство Церкви — Тела Христова — тоже есть преображающее нас соучастие в Христовой Жертве.

В чине Литургии апостола Иакова, брата Господня, весь народ Восклицает: «Смерть Твою, Господи, возвещаем и Воскресение Твое исповедуем».

Таким образом, Литургия — таинство по преимуществу Пасхальное, это постоянная, непрекращающаяся Пасха в Церкви. <…>

Подлинное же участие христианина в Жертве Христовой не может замыкаться в пределах храма, не может ограничиваться священнодействием — оно должно продолжаться и в нравственной плоскости, в нашем отношении к ближнему.

Соучастие христианина в Жертве Христовой продолжается и вне храма — его отношением к ближнему.

И все это большинству воцерковленных христиан известно, все понятно и очевидно — настолько, что уже не воспринимается «замыленным глазом», пока вдруг не предстанет перед нами в совершенно неожиданном ракурсе, в виде шокирующего вопроса: а что делать, когда «жертвенная любовь к ближнему» мешает нам причаститься Жертве Христовой в таинстве Евхаристии? Когда заповеданное нам служение ближнему не позволяет нам привычным образом участвовать в богослужении? Когда «участие действенное» входит в ситуативное противоречие с «участием священнодейственным»? Что делать, например, когда нужно неотступно находиться у постели больного? Или, наоборот, когда в условиях пандемии необходимо не покидать дома, чтобы позаботиться таким образом о еще пока здоровых людях? <…>

В такой ситуации наш разум ищет ответа не только на практическом уровне, но и на уровне понимания, на уровне богословском. И искать его стоит у того же апостола Павла.

 

Пандемия и апостол Павел: «немощные» вокруг нас

Здесь самое время вернуться к вопросу, ставшему соблазном для некоторых прихожан Русской Православной Церкви: «Не выражает ли нашего недоверия к Богу весь этот инструктаж по дезинфекции священных предметов и сосудов?» И не ставим ли мы вторую заповедь (о любви к ближнему) впереди первой (о любви к Богу), когда до такой степени вдруг начинаем беспокоиться о жизни и здоровье множества неведомых нам лично соотечественников?

Итак, кто же прав с точки зрения апостола Павла? Те, кто, исходя из своего чувства святыни, из своего благоговения вменяют ни во что («в уметы», т.е. подметки, как выразился бы апостол) всякую санитарию в святом месте? Или же правы те, кто собирается соответствовать принятым в государстве нормам и выполнять все мероприятия, в т.ч. и экстренные?

В 8-й и 9-й главах Первого послания к Коринфянам первоверховный апостол дает парадоксальный ответ на этот вопрос: оказывается, для нашего спасения совершенно не важно, кто же прав здесь в богословском плане. Для наших душ важнее, кто прав в плане «практической любви к ближнему», в плане «икономии», т.е. в данном случае — кто привносит меньше соблазна в мнения о Церкви и о Христе среди людей, нетвердых в вере или пока от веры вообще еще далеких.

Апостол Павел формулирует четкий принцип: нельзя подавать пример, который может быть неправильно понят.

Нет, конечно же, апостол Павел ничего не пишет о пандемии, конкретными примерами в этих главах служат иные явления. Но в итоге мы имеем в Первом послании к Коринфянам совершенно четко сформулированный принцип: даже если кто-то «не дорос» еще до богословски правильного понимания в своих воззрениях и мнениях о святыне, о Церкви, о силе благодати или о силе каких-либо запретов (апостол называет это «немощной совестью») — нельзя подавать ему пример, который может быть им неправильно понят.:

«Берегитесь однако же, чтобы эта свобода ваша не послужила соблазном для немощных… от знания твоего погибнет немощный брат, за которого умер Христос. А согрешая таким образом против братьев и уязвляя немощную совесть их, вы согрешаете против Христа» (1 Кор. 8: 9, 11–12).

Как же быть? Апостол отвечает прямо:

«Для немощных быть как немощный, чтобы приобрести немощных» (1 Кор. 9: 22).

Оказывается, даже если мы имеем богословски верное мнение и поведение наше с богословской точки зрения тоже правильное, но при этом своим поведением мы отвращаем людей от Христа (а такое возможно в разных ситуациях, как показывает апостол Павел), тогда вся наша богословская правота — лишь «пустозвонство» (1 Кор. 13: 1). Ведь получается, что в такой своей «богословской правоте» мы игнорируем окружающих нас «немощных», остаемся на деле безразличны к спасению этих людей.

И обнаруживается в свете Первого послания к Коринфянам, что сегодня для нашего собственного душевного спасения куда актуальнее богословских дискуссий о святыне и благочестии оказываются совсем другие вопросы. Например: сколько миллионов наших соотечественников соблазнятся о Церкви во дни пандемии, если мы будем праздновать пасхальные дни в «обычном режиме», если проигнорируем собственное самоограничение наших сограждан, все их усилия по борьбе с опасной инфекцией? «Ни во что вменим» их страхи, их чувства, пусть даже преувеличенные, неоправданные или несправедливые с нашей точки зрения <…>. Наконец, проигнорируем реальные немощи тех, кто относится к группе риска (а ведь только пожилых людей у нас — четверть населения страны!).

И вот в свете этих вопросов давайте еще раз уточним: не выражает ли, например, та самая «Инструкция о дезинфекции священных предметов» некое наше недоверие к Богу? Нет, не выражает, поскольку она вообще не выражает никаких наших идей: ни нашего мнения, ни нашей веры. Этот инструктаж (как и призыв временно не посещать храмы) выражает наше христианское отношение к окружающим нас людям, наше сочувствие к ним и их немощам, в полном соответствии с учением апостола Павла <…>. Сочувствие и к тем, кто вне храма, и к тем прихожанам, кто боится за свое здоровье. И не просто сочувствие, но и подлинную заботу о них, поскольку мы не можем — если только не впали в прелесть — считать, что лишь за нашу личную горячую веру «вокруг нас тысячи спасутся», т. е. не заразятся по нашей вине.

Действительно, каждый из нас может спросить себя: если и «по вере нашей будет нам», то вот заразившемуся от нас неверующему соседу по чьей будет вере — по нашей ли? Или же нам потом отвечать за него перед Богом? Ведь если «на все воля Божия», то апостол недвусмысленно нам эту волю открывает: она в том, чтобы мы позаботились об окружающих «немощных» (во всех смыслах этого слова). И стоит ли рассуждать о том, «так ли опасна инфекция» и «так ли велик риск» и оправданны ли столь суровые ограничительные меры — если Пастырь Добрый и ради спасения одного погибающего готов делать то же самое, что и ради спасения всех? И должны ли мы роптать на государство в случае каких-то санитарных требований к Церкви, если выполнение этих требований — это, по сути, не что иное, как реализация евангельского принципа «кесарево — кесарю»?

<…> Нет ли прямого свидетельства в Священном Писании, подходящего к сложившейся ситуации? <…> И нам приходится вернуться к тому самому, «почти кощунственному» вопросу: а может ли вообще исходить опасность от Причащения Святых Христовых Таин для физического здоровья человека? Но вернуться к этому вопросу уже не на уровне благочестивых рассуждений или санитарной проблематики, а на уровне литургического предания Православной Церкви.

Текст «Последования ко Святому Причащению» дает четкий и прямой ответ: да, однозначно — может:

«Ниже да немощен буду душею же и телом, от еже недостойне тем причащатися» («и да не сделаюсь я немощным душою и телом от недостойного их причащения»).

В более общем варианте эта мысль повторяется куда более часто:

• «суд себе ям и пию…»,
• «Ты — огонь, опаляющий недостойных, не опали меня…» и др.

В указанных текстах потенциальная «немощь души и телу» связывается с нашим «недостоинством», и обычно мы воспринимаем это слово в данном контексте как простой синоним греха. Однако стоит обратиться к первоисточнику приведенной выше цитаты, чтобы понять, о чем же изначально шла речь. И неудивительно, что первоисточником оказывается вновь Первое послание к Коринфянам:

«Кто будет есть хлеб сей или пить чашу Господню недостойно, виновен будет против Тела и Крови Господней… кто ест и пьет недостойно, тот ест и пьет осуждение себе… Оттого многие из вас немощны и больны и немало умирает» (1 Кор. 11: 27, 29–30).

В чем же заключалось недостоинство именно тех, коринфских христиан? Ответ лежит в контексте, и нужно прочитать всю 11-ю главу Первого послания к Коринфянам (точнее, 11: 20 – 11: 34), желательно со святоотеческими толкованиями^[1], чтобы понять, что значило для жителей Коринфа «есть и пить Чашу Господню недостойно». Говоря коротко, это был эгоизм, пренебрежение и даже презрение одних по отношению к другим (в частности, богатых к бедным — во время агап, т.е. «вечерей любви», сопровождавших Евхаристию). То самое «игнорирование ближнего», о котором писалось выше.

«Недостойно есть и пить от Чаши Господней» – приступать к Чаше с банальным эгоизмом, игнорируя ближнего и его проблемы.

«Недостойно есть и пить от Чаши Господней» — участвовать в священнодействии, никак не соучаствуя (и не желая соучаствовать) в Жертве Христовой на уровне наших поступков, на уровне отношений с другими людьми. Приступать к Чаше, проявляя при этом банальный эгоизм, игнорируя ближнего, его проблемы и само его существование. По сути: телом участвовать в Таинстве, душою при этом продолжая участвовать в «розни мира сего»… Но разве не в таком же лицемерии заключалась духовная суть поведения Иуды, когда он находился за одним столом со Христом?

«Первее примирися тя опечалившим». В этой простой и лаконичной фразе мы видим, что отношение к ближнему было и остается важнейшим критерием «неосужденного» принятия Святых Таин. И вот, задумавшись в эти дни о наших «немощных» (в кавычках и без) собратьях, что мы скажем себе? Сможем ли мы считать себя примиренными с этими людьми, если сами «опечалим» их самым страшным образом — безразличием к их жизни?

 

Пандемия как «наказание»

<…> Инфекционная болезнь, да еще и в мировых масштабах — это как раз о том, что все мы оказываемся БЛИЖНИМИ ДРУГ ДРУГУ в самом буквальном смысле слова. Куда более ближними, чем казалось ранее, сквозь призму наших субкультур и прочих разделений. Совершенно неожиданным образом евангельское значение этого слова становится очевидным. И опыт «Литургии во время пандемии» позволяет задуматься о нашем «недостоинстве», нашей «недостаточности» в том самом смысле, что дан у апостола Павла, т. е. как о недостаточно христианском отношении к ближнему, о недостатке нашего внимания к нему.

И вот, нынешняя пандемия ставит перед нами, православными христианами, вопрос: а не забываем ли мы иногда в своем персональном благочестии о цели и смысле Литургии как нашего «ОБЩЕГО ДЕЛА»? Не воспринимаем ли мы зачастую Причащение как исключительно наше личное дело, в котором нам до других дела нет? Не выносим ли «за скобки» то измерение, в котором духовная жизнь должна соединять и примирять нас не только с Богом, но и друг с другом? И не только с единомышленниками, со «своими», но и с «чужими», поскольку для Христа нет чужих, Он пострадал за всех.

Хорошо чувствовали это великие миссионеры прошлого, которые не отделяли себя от тех, кто еще вне Церкви, молясь такими словами:

«Всем же нам, Кровию Твоею искупленным, ведущим и еще не ведущим Тя, даруй свет разума святаго Евангелия Твоего»^[3].

Так можем ли мы искренне произносить слова пасхального песнопения «Радостию друг друга обымем!» (т.е. обнимем), если при этом в разгар пандемии будем декларативно игнорировать смертный страх нашего ближнего — соседа, соотечественника, просто прохожего: его страх за его собственную жизнь, за жизнь его родителей и детей?

Не будет ли такое — поистине безразличное — отношение к ближнему тем самым условием, после которого наша евхаристическая встреча с Богом может быть для нас уже не «во исцеление души и тела», а «в суд и во осуждение»?

В целом сегодня это вопрос риторический, поскольку на него давно дан ответ в Священном Писании:

«Не любящий брата своего, которого видит, как может любить Бога, Которого не видит?» (1 Ин. 4: 20).

И эти слова апостола в нынешних условиях ставят перед нами вопрос максимально жестко: готовы ли мы в Литургии любить Христа, пожертвовавшего Собою ради всех (в том числе и ради тех, кто не понимал и не принимал Его, насмехался над Ним и ненавидел Его), любить Христа, дающего нам пример конечного самоотречения, — или же мы все-таки больше любим «себя в Литургии», т. е. любим собственный благочестивый обычай, без которого себя уже не мыслим?

<…> Безусловно, нет ничего важнее участия в Литургии для православного христианина — если только это не исключительно «внешнее» участие. Но происходит ли должным образом наше соучастие в Тайной Вечери, если мы не сообразуемся «распинаемой любви» Сына Божия, Который в Своем послушании воле Отца и в заботе-«смотрении» о погибающих людях дошел до предела: «Боже Мой, Боже Мой, вскую Мя еси оставил?» Происходит ли должным образом наше соучастие в Тайной Вечери, если в период пандемии мы, церковные люди, можем позволить себе забыть об остальных наших соотечественниках, ради которых Христос тоже пострадал? <…> Происходит ли то желаемое, подлинное единение с Богом, если условием нашего появления в храме становится не любовь и не примирение с ближними (в евангельском смысле слова, т.е. просто окружающими нас людьми), а напротив — игнорирование их существеннейших проблем, их «вопроса жизни и смерти»?

На самом деле, это отнюдь не вопрос ближайших месяцев, не вопрос на период пандемии. Это вопрос, актуальный для нас всегда, но вставший ребром именно сегодня.

<…> Вселенная одна — та самая «вселенная людей», в которую пришел и за которую пострадал Сын Божий. И нельзя думать о Боге, не думая о других людях: это самообман. И мы все это вроде бы в теории знаем – но в реальности чувствуем ли? <…> Это стоит остро прочувствовать, запомнить «на собственной шкуре» и вынести из времени пандемии на все оставшееся время нашей жизни.

Возможно, именно в этом заключается одно из главных «наказаний» сегодняшнего «морового поветрия» для нас, православных христиан.

Нельзя думать о Боге, не думая о людях, — вот одно из главных «наказаний» — т.е. вразумлений — пандемии.

И может быть, те православные христиане, кто, по благословению священноначалия, останутся праздновать Пасху Божию Спасительную «с немощными как немощные», за пределами церковной ограды, совершат этим куда больше того, что им случалось делать ранее, «чтобы спасти по крайней мере некоторых» (1 Кор. 9: 22). Спасти не только от соблазна хулить Церковь за эгоизм, спасти не только от угрозы тяжелой, смертельной для многих инфекции, но и — обратить к ним наше, пусть и очень скромное, свидетельство о Христе, показав им, что мы, христиане, вслед за Христом готовы ставить их жизнь (и даже их чувства) выше своих собственных чувств. Если верить апостолу, такие христиане явятся полноценными соучастниками Пасхи Христовой.

^[1] Из «Толкования Первого послания апостола Павла коринфянам» свт. Феофана Затворника:

«Прежде всего надобно объяснить причину предлагаемого обличения… Верующие, из которых одни были богаты, а другие бедны, в установленные дни по обычаю учреждали общие столы и, по окончании собрания и причащения Таин, сходились все на общую трапезу, причем богатые приносили яства, а бедные и ничего не имеющие были приглашаемы ими; и, таким образом, вкушали пищу все вместе. Обычай прекрасный и благодетельный! Ибо он служил к поддержанию любви, утешению бедности, благоупотреблению богатства, внушению великого любомудрия, сохранению смиренномудрия» (святой Златоуст).

В чем состоял беспорядок? — В том, что, когда надлежало всем вместе вкушать вечерю любви, они разделялись на купы, или семьями, или приятствами, а бедных оставляли самим себе, тогда как и цель учреждения сей вечери была, чтобы и бедные в сии дни общего причащения Святых Таин имели утешение от достаточных… [Апостол] употребляет выражение, которое могло сильнее потрясти их душу, именно: «распри» (распадения на части, как одежду раздирают на клочки)…

Отчего так произошло? — Привыкли, присмотрелись — и стали на все и в церкви смотреть, как на всякое другое житейское дело и вести его, не попереча своему нраву. И выступило наперед: это мое, а ты себе сам приготовь… Каждый, из виновных конечно, спешит поскорее съесть, что принес, не желая делиться с другими. «Наружный вид собрания говорит, показывает одно, ибо происходит как бы из любви и братолюбия; вы собираетесь в одном месте и все вместе — а трапеза не соответствует собранию» (святой Златоуст).

«…Должно было, чтобы и общие трапезы действительно были общими и уподоблялись Владычней вечери, которая всем одинаково предлагается… Не самое ли неуместное дело внутри храма Божия, в присутствии Владыки, Который предложил нам общую трапезу, вам роскошествовать, а нуждающимся алкать и быть в стыде по причине бедности?» (Феодорит).

«Господь твой предал Себя Самого за тебя, а ты не хочешь и хлеба уделить брату?.. И не сказал: оставляете голодными неимущих, но с большею укоризною: «срамляете», выражая, что он не столько заботится о пище, сколько об оскорблении, причиняемом бедным. Вот и пятая вина в том, что они не только презирают алчущих, но и посрамляют их» (святой Златоуст).

Святой Златоуст так излагает: «Если ты приступаешь (к Тайнам Тела и Крови) для благодарения (таинство сие иначе называется Евхаристия — благодарение), то не делай ничего недостойного благодарения, не посрамляй брата своего… Ты приступаешь, чтобы благодарить за те блага, которые получил; воздавай же и с своей стороны и не отделяйся от ближнего. И подлинно, не недостойно ли приступает [к Чаше] тот, кто презирает алчущего, и кроме того, что презирает, еще посрамляет его? Приобщившись такой трапезы, тебе следовало бы сделаться смиреннее всех и уподобиться Ангелам, а ты сделался жестокосердее всех; ты вкусил Крови Господней и не признаешь своего брата; достоин ли ты прощения?.. Вы собираетесь для того, чтобы показать любовь друг к другу, получить пользу и принести пользу; если же бывает противное, то лучше вам насыщаться дома».

^[2] Седакова О.А. Словарь трудных слов из богослужения: церковнославяно-русские паронимы.

^[3] Молитва алтайских миссионеров, известная сегодня как «Молитва миссионера».

^[4] Слово Святейшего Патриарха Кирилла на открытии IV Всецерковного съезда епархиальных миссионеров Русской Православной Церкви.

 

Автор Александр Потемкин

Источник: Православие.ру

Текст публикуется в сокращении.

Мнение автора может не совпадать с позицией редакции.

Фото: открытые интернет-источники